Надежда Жандр: «Слова раскрываются фрактально»
Я пошла наугад
В малом селении стоят дома цвета малахита да травка стелется бархатным ковром по завалинкам. И запах липы зависает туманом над тихой летней рекой. Это Салда, — река липовая, медовая. Воздух дрожит от звона кузнечиков, празднующих приближение зноя. Пёстрое многотравье: кровохлёбка, ромашка, иван-чай…
Из большой рубленой избы выходят сёстры. И одна из них ведьма: что скажет — то и сбудется, а как на кошку взглянет — та летит от неё стрелой, и шерсть дыбом. Глаз у ведьмы чёрный: воздух вокруг движется, будто взрывная волна, но только голову повернёт — и всё приходит в равновесие. Нишкни! Вот села на лавочку, закурила…
Будто от напора ветра распахивается дверь, и свету являет свой орлиный лик сестрица другая. Всё в ней свобода и вихрь: душа ирокеза с берегов Онтарио, образ со старинных фотографий индейских племён: чёрные косы от висков спадают на грудь, взгляд птичий. Вот, кажется, поведёт рукой — и лес ляжет у её ног. Раздолья хочется, раздолья, где скачут молодые бизоны!
... И чистота… Неслышно и невесомо спускается на землю тонкая и невысокая девушка с лицом не очень складным и как бы боязливым. И с угольками глаз на фоне бледной кожи. Она молчалива. Она тиха. Она вибрирует. Мальчишеская угловатость тела, длинная шея. Она прячет свои движения, прячет, но голос — флейту Кришны — никуда не спрячешь: он образует над землёй гигантский купол. Она любит петь в церкви, она сама каждый раз её воздвигает. И в церкви той хитроглазый улыбчивый паренёк прибивает к полу калоши местного священника… Но о юноше позже…
И вот уж сёстры несут три лохани в натопленную баню, пахнущую хлебным мякишем и берёзовым листом. Ждут. Из облака и света, склоняясь в дверном проёме, появляется в темноватой баенке фигура в белом. Высокая-превысокая. Иконописная царица византийская из старообрядческой семьи. Мать. Венец на её челе — это коса, настолько тяжёлая, что оставила небольшую вмятину на темени. Эти роскошные волосы три дочери моют в трёх лоханях, как в сказке. А потом, утомлённые негой от горячих камней, направляются в дом.
Там ждёт отец. Великан вернулся с покоса, сидит за столом, опрятный, и оглаживает бороду. Чарка водки. Размяк. Подобрел. «У, филин горевóй!» — шутя припугнул детишек — рассыпались по углам, как горох, — и стал рассказывать им побáсенки приятеля своего, никому тогда ещё неизвестного писателя «Алёнушкиных сказок».
Смешлив отец, добр и могуч. Имеет два дома, хлев, покос и… двадцать пять детей от трёх жён. А работает токарем в нижнесàлдинском заводе. Его огромные натруженные руки нежно держат скрипку. И всех детей от мала до велика он учит нотной грамоте, даже тех, кто не хочет. Он учит их петь, вдохновенно организует хор и служит регентом в церкви. Любит классику.
На звуки домашнего оркестра со всех сторон сбегаются люди, заходят в дом, танцуют на улице. Эта музыка смешивается с ароматом липы и плывёт, плывёт над водой всё дальше, дальше, до кедровой рощи. Там, в тихих завязях сакральных хвойных плодов, спят будущие исполины. Их баюкает ветер.
Фрагмент романа "Вера"
Из большой рубленой избы выходят сёстры. И одна из них ведьма: что скажет — то и сбудется, а как на кошку взглянет — та летит от неё стрелой, и шерсть дыбом. Глаз у ведьмы чёрный: воздух вокруг движется, будто взрывная волна, но только голову повернёт — и всё приходит в равновесие. Нишкни! Вот села на лавочку, закурила…
Будто от напора ветра распахивается дверь, и свету являет свой орлиный лик сестрица другая. Всё в ней свобода и вихрь: душа ирокеза с берегов Онтарио, образ со старинных фотографий индейских племён: чёрные косы от висков спадают на грудь, взгляд птичий. Вот, кажется, поведёт рукой — и лес ляжет у её ног. Раздолья хочется, раздолья, где скачут молодые бизоны!
... И чистота… Неслышно и невесомо спускается на землю тонкая и невысокая девушка с лицом не очень складным и как бы боязливым. И с угольками глаз на фоне бледной кожи. Она молчалива. Она тиха. Она вибрирует. Мальчишеская угловатость тела, длинная шея. Она прячет свои движения, прячет, но голос — флейту Кришны — никуда не спрячешь: он образует над землёй гигантский купол. Она любит петь в церкви, она сама каждый раз её воздвигает. И в церкви той хитроглазый улыбчивый паренёк прибивает к полу калоши местного священника… Но о юноше позже…
И вот уж сёстры несут три лохани в натопленную баню, пахнущую хлебным мякишем и берёзовым листом. Ждут. Из облака и света, склоняясь в дверном проёме, появляется в темноватой баенке фигура в белом. Высокая-превысокая. Иконописная царица византийская из старообрядческой семьи. Мать. Венец на её челе — это коса, настолько тяжёлая, что оставила небольшую вмятину на темени. Эти роскошные волосы три дочери моют в трёх лоханях, как в сказке. А потом, утомлённые негой от горячих камней, направляются в дом.
Там ждёт отец. Великан вернулся с покоса, сидит за столом, опрятный, и оглаживает бороду. Чарка водки. Размяк. Подобрел. «У, филин горевóй!» — шутя припугнул детишек — рассыпались по углам, как горох, — и стал рассказывать им побáсенки приятеля своего, никому тогда ещё неизвестного писателя «Алёнушкиных сказок».
Смешлив отец, добр и могуч. Имеет два дома, хлев, покос и… двадцать пять детей от трёх жён. А работает токарем в нижнесàлдинском заводе. Его огромные натруженные руки нежно держат скрипку. И всех детей от мала до велика он учит нотной грамоте, даже тех, кто не хочет. Он учит их петь, вдохновенно организует хор и служит регентом в церкви. Любит классику.
На звуки домашнего оркестра со всех сторон сбегаются люди, заходят в дом, танцуют на улице. Эта музыка смешивается с ароматом липы и плывёт, плывёт над водой всё дальше, дальше, до кедровой рощи. Там, в тихих завязях сакральных хвойных плодов, спят будущие исполины. Их баюкает ветер.
Фрагмент романа "Вера"
Когда я шла на марафон, задумок у меня не было, я просто хотела услышать, что скажет профессионал. Просто попробовать себя, понять, смогу ли я взяться за прозу. В первом марафоне участвовало десять человек. Светлана тогда выбрала по результатам нашего «забега» троих лучших студийцев, и я получила от нее карт-бланш: «Пиши, пиши, Надя, ты молодец!» Такого я не ожидала. А писать прозу очень хотелось, и давно. Но я не осознавала этого. И тема сама начала развиваться из того маленького отрывочка текста: моя семья, точнее, мой род и я, как его представитель. У меня очень интересная семья. Вот, скажем, прадед: друг писателя Мамина-Сибиряка, был токарем на одном из уральских заводов, имел семью — двадцать пять детей, два дома, большое хозяйство и, одновременно, он же был и регентом был в церковном хоре, и дирижёром местного оркестра. Ну, как о нём не написать? Да и вообще, мои предки – тема для меня неисчерпаемая. Я очень много о них знаю.
— Как вы начали писать прозу?
— Изначально я — поэт, пишу стихи с 1988 года, так что склад ума и души у меня скорее поэтический. В 2020 году началась пандемия, и у меня оказалось достаточно свободного времени. Одна знакомая сказала мне: «Надя, а почему бы тебе не попробовать себя в прозе? Светлана Богданова скоро устраивает марафон для писателей. Знаешь, что это такое?». Я не знала. Пошла наугад. Набрела на страничку Светланы Богдановой в Фейсбуке, контент показался интересным, человек — приятным, и я решила попробовать. Никаких особых ожиданий у меня не было. За два дня написала небольшой кусочек текста, представила Светлане и всем участникам. А на марафоне из него вырос целый роман. «Вера». Вот этот кусочек:
Свой первый роман Надежда Жандр начала писать во время пандемии. Кажется, что ее писательская карьера, как и поэтическая, складывается легко, произведения находят своих читателей и слушателей. Сама она отмечает свое родство с классиками модернистской прозы, такими как Густав Майринк и Бруно Шульц.
Алиса Орлова
— Ничуть не бывало, хоть я и не могу считать себя материалистом. Разве только отчасти. «Вера» — это имя главной героини, точнее, так я изменила в тексте своё имя по фонетическим соображениям.
— Полтора года. Я была членом союза писателей Санкт-Петербурга, зарубежное отделение. Еще в 2011 году я там издала свою последнюю книжку стихов. А когда написала «Веру», то ее в том же издательстве напечатали. Сейчас «Вера» есть в продаже на Невском и в интернет-магазинах. Эта книга вышла в свет 22 февраля 2022 года. После выхода романа у меня появились читатели, сказали: «Давай-давай, у тебя Египет здорово получился, может быть, ты еще что-то напишешь?»
Но дальше у меня все было сложнее. В марафоне я написала книгу «Аида» о постановке оперы в 70-х, герои — работники театра: исполнители оперных партий, осветитель, гардеробщик и пр. Рамой к каждому портрету служит зарисовка из жизни Древнего Египта. Или, проще говоря, сочетание коротких рассказов из театральной жизни с историями из жизни древних египтян. У меня там много разных, неизвестных для обычного читателя понятий, названий, имен богов, событий, которые происходили в Древнем Египте, поэтому в конце есть глоссарий. Что за богиня Сехмет? Почему бог Луны — младенец Хонсу «поедает людей, словно хлеб»? Почему он считается нерождённым? Кстати, мало кто знает, что у египетской царевны Амнерис — персонажа из оперы был прототип. Да. Реальный. Это нубийка, темнокожая великая жрица Амона. И звали её Аменердис. Я узнала о ней, в частности, всё, что только возможно. Ну, в общем, много разных нюансов там, интересных, вкусных для тех, кому это все нужно, кому это нравится. Но «Аида» пока не опубликована в России, ее египетская часть существует только в виде аудиокниги.
Но дальше у меня все было сложнее. В марафоне я написала книгу «Аида» о постановке оперы в 70-х, герои — работники театра: исполнители оперных партий, осветитель, гардеробщик и пр. Рамой к каждому портрету служит зарисовка из жизни Древнего Египта. Или, проще говоря, сочетание коротких рассказов из театральной жизни с историями из жизни древних египтян. У меня там много разных, неизвестных для обычного читателя понятий, названий, имен богов, событий, которые происходили в Древнем Египте, поэтому в конце есть глоссарий. Что за богиня Сехмет? Почему бог Луны — младенец Хонсу «поедает людей, словно хлеб»? Почему он считается нерождённым? Кстати, мало кто знает, что у египетской царевны Амнерис — персонажа из оперы был прототип. Да. Реальный. Это нубийка, темнокожая великая жрица Амона. И звали её Аменердис. Я узнала о ней, в частности, всё, что только возможно. Ну, в общем, много разных нюансов там, интересных, вкусных для тех, кому это все нужно, кому это нравится. Но «Аида» пока не опубликована в России, ее египетская часть существует только в виде аудиокниги.
— А почему роман называется «Вера»? Что-то религиозное?
— Да, конечно. Словом мы создаём миры. Слова и смыслы раскрываются фрактально. В процессе правки текста я чувствую, как слова оживают. Это удивительно. Кто это познал, уже не может оторваться.
Театральный ребенок
Аменердис, царевна Нуба, твоя эбеновая кожа осыпается золотой пыльцой, когда ты кормишь духов мёдом, танцуешь для них, и они смотрят на тебя с вожделением. Зелёная подводка виноградных глаз похожа на смальту, пальцы - на длинные лепестки лотосов, а мелкие косички парика издают мелодичный звон при каждом движении тела – к ним крепятся крохотные колокольчики. Супруга бога, к тебе прикасаются только жрицы-служанки, они натирают твои ступни миррой, мимозой, корицей, и, обнажённая, ты шагаешь к ладье Амона по круглым и тёмным, будто восковым, листьям водных растений. Помнишь ли отца своего, Кашту? А мать, пышногрудую Пибатиму? – Нет. Ты всё позабыла для огненного владыки: саванну, где бродят газели, озёра – пристанище голубых цапель, и даже слияние рек в единую жилу Ятрау – ты там поклонялась голодному зеву Себека.
О, воссиявшая краса Мут, Аменердис, тебе несут молоко бессмертия в алебастровых сосудах, и ты льёшь его на белые сандалии своего божества, омываешь его могучие бёдра, и Ра оживает в камне. О, совершенная! Возжигая тамариск и ладан, вдыхая ароматы благовоний, узнаёшь ли ты бога в облике его? Слышишь ли тайные речи? Ведь то, что исходит из уст Амона, недоступное непосвящённым, сбывается и остаётся в вечности. О, жрица, изысканная сердцем, подобная цветку болот! Что сделаешь ты, когда придёт кровожадный Унис, бык небесный, дабы поглотить тела богов? - Он питается отцами своими, и даже мать не знает истинного имени его. Как станешь спасать возлюбленного, Аменердис? – Чарами, женскими шалостями. В полях заката приготовишь ты супругу чашу для возлияний, наполнишь тёплым вином от чёрной лозы, и раздвинутся с тихим шорохом заросли тростника, и предадитесь вы долгим любовным утехам под покровом тьмы Герехет в ночной ладье владыки. Даже демоны врат Дуата не станут вам помехой. И узрит сотрясатель звёзд Унис: благ Амон в своём земном гостевании, во плоти, изливает он семя на лоно красавицы, сопричислил её к бессмертным богам! Ритуалы любви человечьей увидев воочию, усомнится Унис в мощи всесильного солнца, и отринется, и отвернётся. А Ра возликует: «Нежная моя, жена, беременная мною, мерит, яви свет миру, исторгни огонь из чрева, да воссияет день!»
О, воссиявшая краса Мут, Аменердис, тебе несут молоко бессмертия в алебастровых сосудах, и ты льёшь его на белые сандалии своего божества, омываешь его могучие бёдра, и Ра оживает в камне. О, совершенная! Возжигая тамариск и ладан, вдыхая ароматы благовоний, узнаёшь ли ты бога в облике его? Слышишь ли тайные речи? Ведь то, что исходит из уст Амона, недоступное непосвящённым, сбывается и остаётся в вечности. О, жрица, изысканная сердцем, подобная цветку болот! Что сделаешь ты, когда придёт кровожадный Унис, бык небесный, дабы поглотить тела богов? - Он питается отцами своими, и даже мать не знает истинного имени его. Как станешь спасать возлюбленного, Аменердис? – Чарами, женскими шалостями. В полях заката приготовишь ты супругу чашу для возлияний, наполнишь тёплым вином от чёрной лозы, и раздвинутся с тихим шорохом заросли тростника, и предадитесь вы долгим любовным утехам под покровом тьмы Герехет в ночной ладье владыки. Даже демоны врат Дуата не станут вам помехой. И узрит сотрясатель звёзд Унис: благ Амон в своём земном гостевании, во плоти, изливает он семя на лоно красавицы, сопричислил её к бессмертным богам! Ритуалы любви человечьей увидев воочию, усомнится Унис в мощи всесильного солнца, и отринется, и отвернётся. А Ра возликует: «Нежная моя, жена, беременная мною, мерит, яви свет миру, исторгни огонь из чрева, да воссияет день!»
— Работа над словом для вас в кайф?
— Продолжаю писать со Светланой в марафоне с большим удовольствием. Я попыталась писать о средних веках, меня интересует Столетняя война. Но ничего не вышло, вдруг пошла совсем другая волна. Сейчас пишу книгу под названием «Часослов», ее подложка, основа — «Великолепный часослов» Герцога Берийского, 15 век, Франция. Это роскошная книга времен Жанны д'Арк. Но действие моей книги развивается в городе Ленинграде в 1950 году. Дмитрия Кирилловича, так зовут моего героя, вызывают на Литейный, в здание бывшего МГБ-КГБ. И предлагают ему, этому интеллигенту, сотрудничать. Это 1950 год, до смерти Сталина три года. Герой соглашается. А как бы он мог не согласиться? Меня в данном случае интересует не политическая ситуация, а душевная организация героя, его внутренние стимулы, в какую сторону он пойдет, как он себя проявит, что вообще происходит в его жизни, а в его жизни происходит много интересных вещей. Я это пишу не для того, чтобы поговорить о Сталине. Нет, я хочу поговорить о человеке, который делает выбор.
— Если они не решаются, значит они этим не живут. Если меня зацепила тема, я в ней живу. Поэтому, когда я узнала, что мой физический отец, оказывается, имел какое-то отношение к органам госбезопасности… Я ничего об этом не знаю! И мои родственники со стороны отца также ничего не знают и не могут мне рассказать. Это болит… А если возникает вопрос: «Могу ли я писать? Надо ли мне писать?» — отвечу: если не уверен — не пиши. Дождись вдохновения, которое не удержать.
— Что мотивирует вас продолжать и как вы двигаетесь в прозе дальше?
— Что вы можете посоветовать людям, которые хотят писать прозу, но не решаются взяться за
большую вещь?
большую вещь?
— Сколько времени прошло с момента начала работы над первым романом
до его издания ?
до его издания ?
— Трудно ли писать первую прозаическую книгу?
— Расскажите немного о себе
— В любом случае ниточка тянется от моих предков. И в первую очередь это театр. Моя мама была солисткой Кировского Мариинского театра, меццо-сопрано, так что я — театральный ребёнок с рождения. Мы и жили неподалеку от театра, а я росла за кулисами и наблюдала за всем, что происходит на сцене и за сценой. Знала многих обитателей театра, работников сцены, актеров, танцовщиков. Это не могло, не может не повлиять.
И вот, мама поёт Орлеанскую деву — воображение уносит меня в средневековье (с тех пор стала любителем медиевистики), и в романе «Вера» появляется раздел «книга в книге» — небольшие рассказы о герцоге Бургундии, о французской королеве Изабелле Баварской, о Жиле де Ре, известном, как «Синяя Борода». Или, скажем, мама была одной из лучших исполнительниц роли Амнерис в «Аиде». Так возникают зарисовки о жизни в Древнем Египте – загадочной стране Та-Кемет. И я начинаю углублённо изучать эту тему, детально. Слушаю лекции египтолога Виктора Солкина, судорожно ищу в интернете работы Тураева – великого российского египтолога. Погружаюсь целиком и хочу, чтобы читатель получил удовольствие от погружения в атмосферу того времени. Чтобы возникало ощущение присутствия. Я работала над стилизацией, тщательно подбирала слова и выражения, чтобы человек мог ощутить буквально кожей, что он находится там. Для меня это кайф.
И вот, мама поёт Орлеанскую деву — воображение уносит меня в средневековье (с тех пор стала любителем медиевистики), и в романе «Вера» появляется раздел «книга в книге» — небольшие рассказы о герцоге Бургундии, о французской королеве Изабелле Баварской, о Жиле де Ре, известном, как «Синяя Борода». Или, скажем, мама была одной из лучших исполнительниц роли Амнерис в «Аиде». Так возникают зарисовки о жизни в Древнем Египте – загадочной стране Та-Кемет. И я начинаю углублённо изучать эту тему, детально. Слушаю лекции египтолога Виктора Солкина, судорожно ищу в интернете работы Тураева – великого российского египтолога. Погружаюсь целиком и хочу, чтобы читатель получил удовольствие от погружения в атмосферу того времени. Чтобы возникало ощущение присутствия. Я работала над стилизацией, тщательно подбирала слова и выражения, чтобы человек мог ощутить буквально кожей, что он находится там. Для меня это кайф.
— Я писала с большим напряжением для себя. Нервничала, переживала, как все получится. Роман автобиографичен. Читатель из этой книги может узнать обо мне очень многое, а о моих взглядах на мир – почти всё. Некоторые знакомые удивлялись, как я могу так открыто, так откровенно всем делиться. Не знаю… Но вот это было легко. Не роман, а настоящая фантасмагория, где в простых вещах я нахожу нечто мистическое, магическое. Так я вижу. Меня интересуют странные совпадения в жизни, невероятные события, я их всегда отмечаю, с одной такой истории начинается мой роман «Вера»: героиня переписывается в Скайпе с умершей матерью. Мама, конечно, не отвечает, но именно она прислала дочери приглашение в Скайп после своей кончины. И это — факт из жизни автора, Надежды Жандр… Пишу, помимо всего прочего, и о снах, и о знаках, которые нахожу повсюду, и о прошлых жизнях. Для меня было неожиданно, когда Света сказала мне, что это — магический реализм, я как-то вообще не думала в категориях жанра. А она привела в пример Маркеса, и я подумала: «Да, наверное».
— Родилась я в Ленинграде, окончила немецкое отделение педагогического института, там была серьезная филологическая подготовка. Работала в школе учителем, переводчиком в туристической фирме, методистом в Гете-шуле – школе штайнеровского направления. А потом вышла замуж и уехала в Финляндию. В нашем городке Вааса 60 тысяч жителей и два университета. Так вот, я пошла в университет на курс литературоведения. Почувствовала, что мне надо. А так я занимаюсь социокультурной деятельностью. Организую курсы, мероприятия, международные студенческие проекты. Но это не мешает мне писать. Точнее, не сможет меня остановить. Со временем я поняла, что писательство — это просто моя форма жизни, и мне до определённой степени всё равно, много ли у меня читателей, получу ли я общественное признание. Как там Бродский выразился… «Поэзия – наша видовая цель, то, что отличает нас от животного мира». Поэтому я пишу буквы, занимаюсь графоманством или делаю нечто большее – не мне судить.
От «Веры» к «Аиде»
— Откуда ещё вы черпаете темы для своей прозы?
— Конечно, основа — русская классика и поэзия Серебряного века. Ближе всего мне, наверное, стихи Мандельштама. Из зарубежных писателей — Оскар Уайльд, Бруно Шульц, который в России не очень известен, Габриэль Гарсиа Маркес. Густав Майринк мне тоже очень нравится. Люблю «Записки у изголовья» средневековой японской писательницы Сэй Сёнагон, она совершенно потрясающая. И это десятый век! Мне нужно, чтобы была насыщенная, многослойная, густая метафорическая проза. Вот это я буду читать.
— Кого из писателей вы для себя выделяете?
— Чисто технически — времени я не нахожу. Сегодня я писала ночью до 6 часов утра. При этом надо было рано встать. Если нашло вдохновение, то его нельзя останавливать, невозможно. Нельзя, нельзя, потому что дальше не пойдет уже.
Светлана — человек уютный
В сторону Бруно Шульца
— Как вы находите время на писательство?
— Да, поначалу сообщество меня тоже очень вдохновляло. Сейчас люди несколько раз сменились, я единственный старожил. И, своего рода, интроверт. Но иногда приходит действительно интересный текст, зачитываешься. Я читаю или, хотя бы, просматриваю работы участников марафона. Иногда и нон-фикшн. Есть очень талантливые люди.
— Мне не хотелось бы даже представлять себе такого. Для меня открылся целый мир с новыми и, кажется, бесконечными возможностями. Но, думаю, ничего не происходит слдучайно, и моё присутствие в мире прозы было предопределено. И - да, моя жизнь изменилаь. Я - писатель. Для всех ли? Элитный или просто графоман, который много о себе мнит? - Не знаю, но я шла к этому с детства. Помню школьное сочинение, которое писала в четвёртом классе: испытала восторг, катарсис. Тогда я такого слова не знала. Но ощущение до сих пор со мной.
— А сообщество марафона каким-то образом способствет творчеству?
— Светлана – профессионал, идет на шаг впереди меня, я это чувствую. Мне приятен такой собеседник, наставник. Она всегда очень тонко подмечает, что можно было бы сделать, как сюжет. Но на это я не соглашаюсь, а на какие-то небольшие поправки и замечания всегда реагирую. Я очень рада, что Светлана Богданова мне встретилась в жизни, стала моим наставником и собеседником. Я благодарна Светлане за ее тепло, деликатность, щедрость, удивительную работоспособность. Она по 100 тысяч знаков в день может прочитать! У нее талант общаться с людьми и совершенно безумная харизма. Она — мастер своего дела и интересная, многосторонняя личность. Такого наставника всем могу только пожелать.
— Давайте представим, что в вашей жизни не было марафона, и прозу выписать не начали. ваша жизнь была бы другой? В чём именно? Что появилось в Вашей жизни
с писательством, как она изменилась?
с писательством, как она изменилась?
— Почему вы решили остаться в марафоне Светланы Богдановой после того, как написали первую книгу?
— А из современных писателей ?
— Вы двигаетесь в сторону Бруно Шульца. Расскажите, почему он вам так близок, ведь он
мало издавался в России?
мало издавался в России?
— Именно кухня! Прямо-таки салат! Вот, я читаю роман норвежца Тургрима Эггена «Декоратор». Это великолепно, я считаю его гением. А после этого смотрю корейский сериал. А потом переключаю на YouTube канал, где дирижер Теодор Курентзис рассказывает о музыке и репетирует с оркестром Брамса. Мне надо и то, и другое, и третье — всё одновременно! Надо сказать, что я редко беру в руки художественную литературу, пока сама пишу. Чтобы обойтись без влияний. Беру документальную, справочную.
Я всегда жду вдохновения. Не составляю план будущего прозаического текста, это невозможно. Часто я даже не знаю, о чём буду писать. Слово идет за словом, строчка за строчкой. Все начинается с какого-то странного ощущения, почти тактильного. Как-будто рука протягивается вперед, начинает ощущать воздух, нащупывает что-то. Такое медитативное состояние. И постепенно, медленно, я начинаю сама видеть, что происходит. Вот так я пишу. А уже потом включаюсь, как инструмент структурирования текста. Мне важно следить за музыкой, за ритмом. Для того, чтобы текст был достаточно осязаемым сначала для меня, а потом уже для читателя.
Иногда бывает, что мне обязательно нужно съездить в путешествие. Так, например, я остановилась посередине своего «Часослова», который сейчас пишу. И поняла: «Стоп, я сейчас писать не буду, я сейчас в Италию должна съездить». Было ощущение, что вот я туда съезжу и дальше — точно пойдет.
Я всегда жду вдохновения. Не составляю план будущего прозаического текста, это невозможно. Часто я даже не знаю, о чём буду писать. Слово идет за словом, строчка за строчкой. Все начинается с какого-то странного ощущения, почти тактильного. Как-будто рука протягивается вперед, начинает ощущать воздух, нащупывает что-то. Такое медитативное состояние. И постепенно, медленно, я начинаю сама видеть, что происходит. Вот так я пишу. А уже потом включаюсь, как инструмент структурирования текста. Мне важно следить за музыкой, за ритмом. Для того, чтобы текст был достаточно осязаемым сначала для меня, а потом уже для читателя.
Иногда бывает, что мне обязательно нужно съездить в путешествие. Так, например, я остановилась посередине своего «Часослова», который сейчас пишу. И поняла: «Стоп, я сейчас писать не буду, я сейчас в Италию должна съездить». Было ощущение, что вот я туда съезжу и дальше — точно пойдет.
— Я мало читала современных писателей. Ну, вот Пелевина недавно почитала немножко. Есть вещи, которые на меня произвели впечатление. Я очень выборочно читаю. Мне нужно обязательно почувствовать звук, если этого нет, чтение бесполезно. Недавно читала современного итальянского автора, Алессандро Барикко «Шелк». Мне его очень советовали, я посмотрела. Ну да, хорошо. Прочитала целиком за пару часов. Прекрасно, но не отозвалось. Так просеиваются, забываются имена и тексты.
— Однажды я попала в больницу. И там кто-то оставил на подоконнике рваный журнал «Иностранная литература». Так я впервые прочитала Бруно Шульца. Эти странички, уже абсолютно желтые, ветхие, до сих пор со мной. Я упивалась этим текстом. И чувствовала, что могу пойти в том же направлении. Мне важно чувствовать материал — какие-то тактильные вещи, ощущения, запахи. Как человек повернул голову, что он при этом осознал…
— Как устроена Ваша писательская кухня?